Ольга Шаповалова – Это что, протест был такой?

А. Караманов – Нет, это не протест, но необходимость искать и жить, потому что они давили и мой концерт, и все. Я пошел в модернизм, но собственного плана. Холопов говорит, что это ни в коем случае не додекафония, а свободное развитие всех серий. Был написан квартет первым…

О.Ш. – Это было естественной формой тогда?

А.К. – Да, это было естественно. Понимаете, это было хождение по раскаленным углям, эта вся музыка – это жизнь среди смерти, среди растерзания, но жизнь, вот она так продолжалась, шла, пока она не была убита окончательно в фугах. Кстати, там они играют фа-мольную, это последняя фуга, которую я написал, и все, мой талант умерщвлен, так что это очень сложный процесс, отвечающий процессу христианства и Христа на кресте.

Точно, я был распят, больше в смысле этнологического  значения для человечества, чем сама жертва Христа, просто телесная.  Да, я умер. Тут приехал Шнитке, я с ним пообщался, он пошел только в это время в модернистский путь, и напрасно он полез туда, куда не следовало, и он жестоко расплатился за это, именно за это.

Есть силы, которые этому всему препятствуют, я знаю эти силы, так вот, потом я приехал в Москву через три месяца, и вдруг с Неба зазвучала труба. Это было воскресение.

Я написал концерт для трубы и джаз оркестра, который я сейчас посвятил и отдал одному человеку, Женечке Касевину, который меня в Англии сделал человеком, супердиски ходят по всему миру, теперь я плевал на все это. Компакт диски идут по миру, это все.